Очень горяч и интенсивен был порыв молодых авторов к современной действительности, желание разобраться в повседневных национальных делах./ Но довольно быстро произошло видимое отступление к истории, к «мифотворчеству». Исторический маскарад, исторические костюмы оказались крайне необходимыми для дальнейшего обсуждения современных проблем. Также все настойчивее, определеннее стала проявлять себя к началу 60-х годов склонность молодой английской драмы к притче, возвышенному философствованию, назиданию.
Четверть века, о которой мы говорили, ознаменовалась зрелым творчеством Брехта, Ануйля, драматургов, по праву занимающих видное место в художественной культуре XX в. Этот период ознаменовался появлением ряда новых имен, ярко вспыхнувших на театральном небосклоне: Сартр, Камю, Уильяме, Миллер, Дюрренматт, Фриш, Ионеско, Беккет, Ос-борн, Диленп, Уэскер, Олби, Хоххут, Вайс… Мы назвали не всех, чьи имена привлекли публику в театр, но, как бы ни относиться к каждому в отдельности, нельзя не заметить большого разнообразия методов, осуществленных в драме последних десятилетий.
Все течения сосуществуют, то полемизируя друг с другом, то неожиданно заимствуя друг у друга отдельные элементы.
Завершая наш обзор, отметим, что, в сущности, мы обрываем его в тот момент, когда появилась еще одна новая форма театра. Это — так называемые «хеппенинги», спектакли импровизационного характера, в которые вовлекаются в качестве участников и зрители. Их встречают с таким же ожесточенным неприятием и непониманием, как раньше театр абсурда и жестокости, не стараясь даже понять, какие рациональные зерна есть в такого рода экспериментах. А зародыши этих «хеппенингов» появились давно, когда начали размышлять о том, как бы превратить зрителя из пассивного — в активного участника спектакля. В «Связном» Гелбера уже имелись элементы такого «хеппенинга». Там действие начиналось в зрительном зале, продолжалось в фойе театра в антракте, когда персонажи вступали в непосредственное общение с публикой, оставаясь «в образе». Я не буду более подробно говорить об этой форме театра, так как для суждения о ней надо знать больше, чем мы знаем по доступным нам материалам. Отметим лишь как факт, что экспериментаторство непрерывно продолжается в театре Запада.
Театр, а за ним и кино делают судоговорение и судебное следствие предметом драматического изображения. Наряду с этим судом в точном смысле слова, политическим и нравственным судом являются пьесы документальные, в которых вершится нравственный суд над людьми и действиями, запятнавшими нашу эпоху кровью миллионов ни в чем неповинных людей. Пародия, как в случае с МакБердом, применяется редко. Как правило, это произведения серьезные, находящиеся на грани трагедии, только трагичным в них является не «субъект» истории, а его жертвы. Но есть и случаи, когда писатели стремятся понять психоло-гию современных МакБердов. Проблема выдающейся личности, находящейся на вершине общественной пирамиды, но играющей антиобщественную роль, интересовала Б. Брехта. Мы имеем в виду не «Артуро Ун», ибо герой этого «трагифарса» был ничтожеством (это — тоже одна из проблем XX в.- ничтожества в роли вершителей судеб человечества), а переработку «Кориолана», над которой писатель работал в последний период жизни. По плану Брехта, пьеса была поставлена «Берлинским ансамблем», осуществившим основную идею драматурга о том, что выдающаяся личность не может осуществлять свои цели и намерения вопреки воле народа, подавляя его и не считаясь с ним. Для Брехта деятель такого рода, каковы бы ни были его личные качества, является фигурой отрицательной. Такой человек не может быть героем.
Стрелы Хоххута были направлены против недавно скончавшихся политиков. В США нашлась писательница, создавшая пародию на «Макбета». Ее бурлеск «МакБерд», поставленный в январе 1967 г., касается убийства Кеннеди и в еще большей степени затрагивает президента Джонсона (он-то и есть МакБерд, ставший во главе государства после убийства президента Кен ОДунка). В стихах, пародирующих Шекспира, высказано несколько горьких истин о том, например, что Верховный суд США намеренно затемнил результаты следствия, чтобы отвести внимание от истинных виновников убийства Кеннеди. А вот сценка из пьесы, достаточно выразительно характеризующая «демократизм» МакБерда.
Часто Орф вводит прием «сцены на сцене» («Хитрецы», «Катулли кармина»). В «Умнице» действие происходит одновременно на двух площадках.
Каждая пьеса Орфа имеет свою особую жанровую специфику: «Луна» и «Умница» — сказки. Театрализованы они по-разному, но с явными чертами театра марионеток. Тип актера, по замыслу Орфа, должен приближаться к танцующему, поющему, играющему миму, который только и мояшт, как универсальный актер, участвовать в создании «синтетического произведения искусства».
Теплая вонючая грязь буржуазно-мещанского быта или бурные катаклизмы революционного переворота — вот две крайности, предстающие в драме недавних лет. Они отражают, с одной стороны, сознание того, что невозможно дольше жить в авгиевых конюшнях капиталистической цивилизации, а с другой, сомнение в том, действительно ли можно насилием очистить мир от скверны. Может быть самая существенная сторона пьесы «Марат/Сад» заключается в подробности, на которую почти не обращают внимания: притча о французской революции разыгрывается в сумасшедшем доме после революции, в 1808 г., т. е. тогда, когда на смену диктатуре Конвента пришла единоличная военная и полицейская диктатура Наполеона.
Можно сказать, что ясность, которой от П. Вайса могут требовать, не подсказывается современной мировой ситуацией. А ведь драматург решает не проблему западногерманской, французской или какой-нибудь иной революции, произойди она в наше время, а вопрос о том, что может в иных случаях означать такой переход, какие формы он принимает и как это сказывается па тех, кто творит революцию; кто пытается, как де Сад, жить вне ее; кто следует за всеми непонятными поворотами переменчивой эпохи, содействуя этим переменам и даже не предполагая, к каким последствиям они могут привести, какие рецидивы прошлого вызвать к жизни.
Насколько марксистской является концепция П. Вайса, об этом можно спорить. Он, во всяком случае, хотел бы, чтобы его считали марксистом, что на Западе в наше время встречается не слишком часто в среде интеллигенции. Думается, что в оценке пьесы прав опять же Питер Брук: «Очевидно, что она не полемична в том смысле, что она не защищает определенного тезиса и не выводит из действия никакой морали. Ее композиция, подобная призме, такова, что обобщающую идею невозможно найти в последних репликах пьесы, ее нельзя свести к простому лозунгу. Но она твердо на стороне революционных перемен. Вместе с тем в ней ощущается понимание всех элементов ситуации, связанной с насилием, и все это ставится перед зрителем как мучительная проблема.
Произведения, освященные временем, воспринимаются нами как единые в отношении своего смысла. И это несмотря на то, что всем известна множественность толкований пьес, вроде «Гамлета». Между тем, в действительности безусловность смысла, приписываемого шедеврам драмы, отнюдь не очевидна. Современные сценические трактовки произведений классиков опровергают это. Уж на что ясны «Ревизор» и «Горе от ума», а ведь театр XX в. доказал, что эти произведения таят в себе гораздо большие возможности истолкований, чем это представлялось в XIX в.