Отсюда диалектичность брехтовской характеристики Кураж. Хороша как мать, как делец, как действенная и умная натура; плоха всем тем, что является результатом ее вынужденной приспособляемости к обстоятельствам. Брехт далек от мысли обвинять во всем лично маркитантку Кураж или папу римского. Он над ними, над историей. Брехт эпичен.
У Сартра ничто не стоит за пределами его пьес. Ибо за их пределами стоит Ничто. «По ту сторону» единственной реальности — реальности настоящего — стоят лишь абстракции.
О будущем Сартр ничего точно не знает: «завтра», в силу неуловимой комбинации частных и общих изменений, наступит некая новая реальность, в условиях которой снова надо будет начинать рассуждать и действовать заново. Формулы будущего царства свободы не кажутся Сартру реальными до тех пор, пока они — формулы, идеальные стремления людей.
Чтобы показать трагедию и вину Галилея, Сартру понадобилась бы как раз та самая сцена судилища, без которой Брехт обошелся; в этой сцене гениальный физик делал бы свой окончательный и бесповоротный «выбор» жизненного значения. Экзистенциалистской драме чистого стиля наверняка не понадобилось бы показывать пресловутого жирного гуся, которого ест постаревший, находящийся на иждивении и под присмотром инквизиции Галилей, но зато экзистенциалистский драматург непременно заставил бы Галилея на суде объяснить себя, словесно сформулировать все мотивы своего поведения. Брехт показывает не формулу, а формирование этих мотивов образным развитием всех картин и поворотных эпизодов эпохи. Он поступает так не только в силу тех художественных законов, которые сам над собой поставил, но в силу своего мировоззрения, предполагающего проверку личности масштабами неумолимого историзма. Цель его — выявить те необходимости, которые действуют сегодня, как и вчера, т. е. во всей той «неразумной и недействительной» действительности, которая до сих пор продолжает оставаться реальностью.