Клейкие весенние листочки

Но никогда, быть может, различие их не было столь содержательно и вместе с тем столь сложно, как теперь. Граница между такими парами понятий: знать и творить , иметь и быть , учить и любить , рассуждать и воображать — это и есть граница интеллектуализма. Разница между священной интеллектуальной озабоченностью таких, скажем, разных художников, как учитель свободы Сартр, поэт чистоты Ануйль, трагический Брехт и жестокий Бергман — с одной стороны, и подлинной духовностью искусства, свободой, присутствием личности, моцартианской беззаботностью в творчестве Феллини, Чаплина, Хемингуэя, Мейерхольда, Пикассо — с другой, — как бы ни были трагичны их произведения и какие бы кричащие противоречия нашего столетия они ни отражали. Водораздел этот идет между тем, о чем толкует художник, и тем, что он есть.

Экзистенциалисты были велики своей заботой о мире. И этой же заботой — ограничены. Мир устал от заботы о нем. Он хочет наконец выйти из комнаты интеллектуализма на свежий воздух, даже в том случае, если на дворе дождливая погода. Он устал от медиков и профессоров, устал от уколов, иньекций и антибиотиков. Он хочет просто подышать воздухом, поглядеть на звезды, не думая о космосе, он хочет воскликнуть: Клейкие весенние листочки, голубое небо, люблю я, вот что! Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь… Восторженные восклицания Ивана Карамазова содержат в себе трагедию, уже недоступную интеллектуалистам.

Интеллектуализм, так же как и другие прогрессивные направления 30-х и 40-х годов, отнюдь не апеллировал к категориям добра, человечности и любви. Не апеллировало к ним и такое противоположное интеллектуализму, проникнутое, казалось бы, насквозь человечностью направление, как итальянский неореализм, также рожденный Сопротивлением фашизму.