Все мысли Фергюссона, его тонкий диалектический анализ драмы направлены к одному: критику необходимо заразить современного зрителя, узнавшего ужасы кризисов, фашизма, войны, верой в то, что «сцена жизни» — это не только поле боя, концлагерь или контора; что развитие человечества — это не только технический прогресс, успешная коммерция или текущая политика; что у здорового общества должна быть совсем иная жизненная и духовная основа, объединяющая его членов не формально и насильственно, но естественно и органически.
Во всех, казалось бы и в самых формальных, требованиях Фергюссона-критика сквозит эта ностальгическая устремленность в добуржуазные времена. Требование единства драматической формы звучит у него подчас чуть не с толстовской истовостью: как будто звонит колокол по утраченной цельности человека.
Все в авторе «Идеи театра» противится механической организации общества, лишающей саму общественную организацию смысла. Механическая рационализация жизни не упрочивает социальные основы; напротив, она чревата «романтическими» неврозами, глубоким нарушением общественной и психологической гармонии.
«Чистая», индивидуалистическая игра ума, по Фергюссону, так же уродлива, как и бессмысленное лицезрение протекающей жизни со стороны человека, в ней не участвующего. Поэтому Фергюссон не щадит ни «развлекательный», ни натуралистический, ни «интеллектуальный», аллегорический театр — такой театр проходит мимо реальных основ жизни, мимо действительности — от слова «действие», мимо возможности, идеи социальной активности, врожденной человеку.