Отрицание жизни

Подобного рода отрицание жизни является, собственно, не чем иным, как разновидностью ухода в «подполье». У Достоевского вполне определенно сказано, что отчужденному «человеку без качеств», не способному противопоставить свое «я» чуждому миру, остается лишь «молча и бессильно скрежеща зубами, сладострастно замереть в инерции, мечтая о том, что даже и злиться, выходит, тебе не на кого; что предмета не находится, а может быть, и никогда не найдется, что тут подмен, подтасовка, шулерство, что тут просто бурда,- неизвестно что и неизвестно кто, но, несмотря на все эти неизвестности и подтасовки, у вас все-таки болит, и чем больше вам неизвестно, тем больше болит!».

Очевидно, что выводы Беккета мало отличаются от заявления безымянного русского «парадоксалиста»: «Конец концов, господа: лучше ничего не делать! Лучше сознательная инерция. Итак, да здравствует подполье! Я хоть и сказал, что завидую нормальному человеку до последней желчи, но на таких условиях, в каких вижу его, не хочу им быть».

К искусству, рожденному подпольем, можно отнести слова Т. Адорно о новой музыке: «Она посредством организованного отсутствия смысла опровергает смысл организованного общества». Таким парадоксальным опровержением литературы и театра «организованного общества» считают свои произведения создатели «алитературы» и «антитеатра». Поборвщки «антиискусства» обвиняют традиционное искусство буржуазной эпохи в том, что оно занимается приукрашиванием истинного положения вещей, что оно как бы не замечает крайних форм отчуждения в современном мире, т. е. полной потери суверенности личности в обществе, продолжая изображать самодеятельность общественного человека.

Такому своеобразному соблюдению приличий, сохранению «хорошей мины при плохой игре» противопоставляется намеренная анархичность и произвол художника, чему в XX в. положили начало дадаисты, а до них — фарсы Жарри.