Сцена жизни

Взаимопроникновение пластически конкретных, «реальных», зримых сценических образов и чувств жизненного таинства, совместная жизнь в театральном образе прозы и поэзии, жизненной и эстетической необходимости претерпели историческую метаморфозу вслед за торжеством буржуазного общественного уклада.

«Сцена жизни» уступила место либо «сцене-коробке», с которой породнились прагматический рационализм и натурализм, либо «сцене-космосу», также порывающей с образом цельной человеческой жизни, отдающей драму во власть романтической игры «чистой страсти».

Художественная многозначность драмы Софокла или Шекспира,- отраженная в каждом образе, в каждом моменте действия, — сменяется уже у Расина рационалистической, концептуальной однолинейностью, односторонностью. Набрасывая на «подражание действию» сеть отвлеченно-рациональных понятий, рассуждений, классицизм и начатая им современная традиция подвергают художественный мир насильственной понятийной объективизации, лишают его непосредственной силы воздействия.

Трагический ритм, лежавший в основе античной трагедии, облекал собой смену понятий о человеке, многостороннее восприятие человеческой природы, безостановочное художественное познание. «У Расина центром композиции становится ситуация, воспринимаемая рационально, в статике, иллюстрирующая вечные упражнения разума… Театр разума отражает условия человеческого существования в абстрактном свете безвременья: все ясно, известно и не подвержено перемене».

Естественной альтернативой этой тенденции становится — по Фергюссону — романтическая субъективизация образа мира, впервые в полной мере осуществленная Вагнером. Вагнер окрасил «национальный миф» спектром мистических чувственных восприятий, окутал его «бесформенной стра-стью», скрывшей очертания жизненной реальности.