Традиции социальной критики, составляющие главное богатство английской реалистической литературы, на первых порах были восприняты и развиты молодыми английскими драматургами довольно оригинальным путем. Они набрасывались на современное общество, не выбирая выражений, яростно и торопливо, проклиная и издеваясь. Критика нередко сводилась к брани, подчас в самом буквальном смысле, так как представители «новой волны» щедро пользовались жаргоном, простонародной речью, обильно пересыпанной самыми непосредственными ругательствами. Они ссорились с обществом по-мальчишески дерзко и по-детски неумело, в меньшей степени готовые к аргументированному, сознательному обличению и анализу, к пристальному сатирическому рассмотрению обстоятельств и условий жизни.
Круг идей, зашифрованных в образах Антигоны, Креона, Гемона, появился у Орфа раньше, чем была создана «Антигона». В 1947 г. состоялась премьера «Бернауэрин», воплотившей ту же идею «героического мифа», способного возрождаться в любой благоприятный момент. Критики назвали «Бернауэрин» «баварской Антигоной». В романтической драме Геббеля убийство Агнес Бернауэр осознавалось как «государственная необходимость», с которой вынужден примириться глубоко несчастный человек. Орф в своей трактовке сюжета вернулся к простодушной человечности народной баллады о Бернауэрин, полемически противопоставив драме Геббеля свой новый и с точки зрения поэтических достоинств великолепный текст на старобаварском языке, по своему духу родственный скорее «Жанне дАрк на костре» Клоделя, чем «Антигоне» Софокла (канонизация и вознесение на небеса героини отмечены были неподдельным пафосом.
Четверть века, о которой мы говорили, ознаменовалась зрелым творчеством Брехта, Ануйля, драматургов, по праву занимающих видное место в художественной культуре XX в. Этот период ознаменовался появлением ряда новых имен, ярко вспыхнувших на театральном небосклоне: Сартр, Камю, Уильяме, Миллер, Дюрренматт, Фриш, Ионеско, Беккет, Ос-борн, Диленп, Уэскер, Олби, Хоххут, Вайс… Мы назвали не всех, чьи имена привлекли публику в театр, но, как бы ни относиться к каждому в отдельности, нельзя не заметить большого разнообразия методов, осуществленных в драме последних десятилетий.
Писал в неопубликованной рецензии на один роман: «Автоматизм машины не опасен; опасен получеловеческий автоматизм… Нацизм также был в оппозиции к „веку машин» и „абстракциям»; нацизм был, и ничем другим не мог быть, как бунтом природы и инстинктов животного против цивилизации…»
Некоторые из них тогда развили негативизм французской антифашистской драмы до новых пределов, учитывая новые обстоятельства истории.
Что же все-таки хочет сказать Ионеско в «Носороге»? Почему полны фантастических кошмаров пьесы, написанные им ранее? Посрамление ли это разума и проповедь иррационализма, идущая еще от романтиков XIX в., Ницше и сюрреализма? Не совсем так. Ведь фантастика и бредовые кошмары пьес Ионеско не являются альтернативой логики и разума. Они рождаются в результате столкновения «человека без качеств» с логикой. Кошмары, как это часто указано в ремарках, должны вселять в зрителей чувство отвращения, а что это чувство не самоцель, видно в «Носороге».
Очевидно, самой большой ошибкой автора было то, что, стремясь к наиболее полному единению формы и содержания, Элиот все больше и больше взрывал это единство. Особая стихотворная форма, изобретенная поэтом, стремилась к максимальному упрощению, а идея, которую она должна была выразить, не становилась проще и не хотела влезать в рамки принятой автором драматургической формы. Трагическое религиозное мировоззрение поэта постоянно находилось в противоречии и с капризными поворотами сюжета, и с языком пьесы.
На новом этапе чисто просветительские цели все больше отходят на второй план, уступая место более активному вмешательству искусства в общественную жизнь. На сценах Народных театров классика постепенно оттесняется современными пьесами с острой социальной проблематикой. Изменения в репертуарной политике отчасти связаны с подъемом демократического движения в странах Западной Европы, с ростом общественного сознания народных масс, с повышением их культурного уровня.
Возникает вторая важная тема, столь же истрепанная на сегодняшний день критикой, как и «потеря самоидентичности»: тема «некоммуникабельности», разобщенности людей и их принципиальной неспособности к общению. Здесь главное место уделяется критике языка как средства общения. Истоки этой критики — романтическое отрицание безликого слова-понятия, которое не может выразить глубоко индивидуального и сокровенного. Усугубляется она тем, что язык объявляется принадлежащим к сфере «неподлинного существования», находящимся, как выражается Хайдеггер, «во власти диктатуры публичности». Он, следовательно, безличен, штамп языка принадлежит всем и никому, так как не несет печати индивидуальности. Безличные герои Ионеско способны лишь па формальный обмен словами, ничего не передающий. Они замкнуты в самих себе, часто даже не ощущая трагедии этого.
Хор, герой, конфликт — строя свою концепцию драмы вокруг каждого из этих нерасторжимых ее компонентов, прогрессивные западные теоретики движимы идеей единства драмы, мечтой о единстве сцены п зрителей, а за этим — об общественном единстве. Единство театрального действия — для Фергюссона — это возвращение под своды театра общественного единства. Система драматических жанров — у Бентли — воплощает богатство общественных чувств, объединяющих зрительный зал. Единство сценических форм — по Мельхингеру — означает в конечном итоге поиски свободных основ общественной жизни.