«Трагедия разума» и «трагедия страсти» противопоставили себя друг другу, запечатлев тем самым расщепленноо общественное сознание буржуазного человека — отлученного от природы, отторгнутого от естественной гармонии жизни. Друг от друга отделились и автономизировались начала, призванные по своей природе друг друга дополнять: разум и чувство, мудрость и страсть, вечное и моментальное, всеоб-щее и единичное, сущность и явление. Это расщепление зафиксировано в развитии драмы на протяжении всего нового времени.
«Сцена-коробка» замкнула действие сперва дворцовыми покоями, затем — буржуазными гостиными. В понимании автора «Идеи театра» (следующего в этом Бергсону) «закрытая» сцена воплотила «закрытую душу» и «закрытое» общество, не ведающие ничего за собственными пределами. Даже лучшие драматурги XVII-XX вв. только частично преодолевают этот органический порок театра буржуазной эпохи.
В чем же все-таки выражается такое преодоление?
Не в том, чтобы «сообщить миру действия какую-либо форму или ритм», как полагает Т. С. Элиот. С этой неоклассической концепцией Ф. Фергюссон полемизирует, хотя и признается в том, что она «не только служит естественным откликом на хаос нынешнего времени, но и обещает удовлетворить потребность художника в твердой основе его искусства, в цельной и ясной дисциплине, в эстетическом совершенстве». Но любые художественные достоинства обрели бы, по Ф. Фергюссону, подлинный смысл, только если бы их определило внутреннее единство драмы.
Единства же драмы можно достигнуть лишь в «подражании действию», следуя объективным, преодолевающим всякую фрагментарность ритмам социального бытия. Формальный ритм должен воплощать ритм содержательный, в противном случае он так же субъективен, как романтическая страсть.