Знакомство с послевоенными работами

Что богаче, жизнь или театр? Что берет сцена от жизни — и что отдает взамен? Чем силен театр — своей «похожестью» на жизнь — или «непохожестью» на нее? Что за искусство театр — «высокое» или «низкое»? Чего от него ждать, что требовать?

Чем дальше углубляемся мы в XX в., тем чаще возвращаются эти вопросы в обиход практиков и теоретиков театра. Почти все размышления о судьбе современного театра, начиная с проблем социально-философских (скажем, со столь важной для западных драматургов 1950-х годов полемики о смысле понятия «завербованное — политически, идеологически — искусство») и кончая проблемами, на первый взгляд сугубо техническими (вопрос об открытой сцене и сцене-«коробке», или самоутверждение отдельных театральных приемов в споре с эстетикой кино),- все это так или иначе связано с вопросом вопросов: о праве театра на существование.

Знакомство с послевоенными работами западных теоретиков драмы убеждает в удивительном, на первый взгляд, постоянстве, с каким театроведческая мысль 40-х, 50-х, 60-х годов снова и снова возвращается к вопросам, завладевшим теоретиками и практиками театра на рубеже XX в. То, что так хорошо и давно знакомо по «Искусству театра» Крэга, по «Революции театра» Фукса, по манифестам русских и европейских театральных реформаторов, оказывается исполнено и по сей день актуального смысла.

«Иллюзионизм» и «театрализация», психологический характер и сценический персонаж, «ритуал» и «импровизация» на театре — теоретические вопросы, продиктованные театроведению развитием современной мировой драмы, почти в точности следуют той орбите, что была определена реформой театра, осуществленной на заре века.